ХЕРЪ. Триллер временных лет - Владислав Рышков

Как и ортодоксальная живая, природа теоретическая претендовала на всеохватность и всеобъёмность, однако, в отличие от неё, была как бы познаваема. Эта адаптированная физика (Андрей всегда держал в голове греческий корень physis – природа, номер 12 в его оцифровке) стала религией протестантов, обрастала конфессиями в виде многочисленных густо разбросанных по всему миру приходов: академические институты, лаборатории, кафедры в университетах. И, наконец, был возведён катакомбный кафедральный собор – андронный коллайдер. От рядовых прихожан этой быстро ставшей самой активной религии также требовалась вера, поскольку их библию и особенно новый завет могли читать только посвящённые – дипломированные физики-теоретики. Вот среди этих будущих жрецов, а ныне семинаристов и обретался Андрей.

Получив ещё в школе урок остракизма, он загодя просмотрел учебники за первый курс, усвоил их парадигму и в своих ответах, рефератах старался тщательно следовать ей. Порою, конечно, пробивались, проскальзывали искорки иного строя мысли, однако они были редки, не пугающи. Эти нечаянные промельки неординарности к тому же создавали ему имидж светлой головы, неформального лидера с хорошим академическим будущим.

– Андрей, ну познакомься же! – хлопнули его по плечу. – Это Лиза.

Он уже привык, что его всегда знакомили с самой яркой из девчонок, которых их тусовка исправно черпала из филологического гарема, где тех было неисчерпаемо, а у них на курсе остро недоставало. Такой жест был данью его авторитету, закреплявшим за ним как бы право первой ночи. В действительности же он не был жертвенен, поскольку Андрей никогда ещё не покидал компанию с кем-нибудь из новеньких наложниц – этих любительниц словесности.

Как обычно, Андрей вежливо улыбнулся вновь представленной Лизе и машинально потянулся за своим стаканом, полагая церемонию состоявшейся. Однако вдруг ощутил, что застрял взглядом, что доселе не ведомая сила начала по-своему распоряжаться его зрением.

Уже примерно с час она находилась здесь, рядом, на расстоянии руки, иногда исчезая из поля зрения и вновь возвращаясь, раскрасневшаяся после танца. Андрей машинально фокусировал это в общей мозаике вечера, а тут вдруг завис, разглядев.

Просто она маскировалась под весну! У неё не было имени, она была бесплотна. Лёгкое дуновение, нежный лепет просыпающейся природы. Когда же было произнесено «Лиза», весна, живущая в синих глазах, струящихся волосах, тонком изгибчивом теле, начала обретать имя, становилась одушевлённой. Лиза проявлялась, материализовалась из толпы, как когда-то Афродита из пены Средиземноморья, царственно ступая на неудобную гальку маленького тесного залива на Кипре.

Эта аберрация застигла Андрея врасплох. Он вдруг ощутил огромную нагрузку, утяжелившую его кровь, что приливала к щёкам, распирала лоб, и сердце забилось сильнее, пытаясь наладить застопорившееся движение в артериях. Гравитация плющила его, сталкивала с орбиты. Остановившимися зрачками он наблюдал, как Лиза, вспыхнув матовой кожей лица и рук, тоже начала втягиваться в это силовое поле, и тогда стало легче. Можно было, по крайней мере, дышать.

Они влетали в какой-то невидимый разгонный коллайдер, где властвовала мучительная и сладостная гравитация, в иной мир, в иную физику. А вокруг всё было по-прежнему: перекид взглядами и репликами их тусовки, неумолчный электронный гул музыкального трёпа.

Неизвестно, кто первым встал и двинулся к выходу, а кто последовал за ним. В их связке не было ведомого.

– Эй! Куда вы? Андрей! – окликнули их.

Андрей неопределённо вскинул плечи. Вопрос был неподъёмным.

Они шли по просохшей уже после зимы плитке московских тротуаров, не столько удаляясь от места своей нежданной встречи, сколько приближаясь к чему-то неизведанному, таинственному и остро желаемому.

– Вас в самом деле… – запнулся Андрей. – Ты – Лиза?

– Я? – Она подняла синие глаза к гаснущему в вечернем закате небу, будто советуясь с ним. – Ну да, только… А вы – Андрей? Ты?..

Они словно заново примеривались к своему естеству в этом мощном гравитационном поле. Андрей вновь ощущал себя тем самым одиноким протоном, разгоняемым до немыслимой скорости навстречу такой же элементарной частице, и в этом приближающемся сшибе ещё недавно стабильных частиц, попавших в омут притяжения, и рождалось, должно быть, всё новое на земле, рождалась жизнь.

«Первый1 пошёл!» – Андрей захлёбывался от восторга, сначала сжигающего огнём грудь и затем скатывающегося вниз, к ногам, холодеющим пьянящим ужасом. Он долго, быть может, слишком долго уберегал себя от этого момента, от неизбежного спарринга, не желая разменивать заветную «двойку» всуе, предчувствуя, что именно здесь и откроется ему, заработает иная физика.

Лиза шла, вскидывая свои длинные юные, будто всё ещё растущие ноги, неудобно, как казалось Андрею, прикасаясь ими к земле и вновь взлетая, точно под ними и впрямь была крупная галька того самого тесного кипрского залива. Её взгляд устремлялся вперёд, замкнувшись на невидимой точке, всё отдалявшейся и отдалявшейся в сгущающихся сумерках. Она словно бы и шла рядом с Андреем, скованная неодолимой гравитацией и в то же время, казалось, удалялась в неизвестном ещё даже для неё векторе судьбы.

«Подиум, – вдруг понял Андрей. – Так одиноко ходят модели».

Он взял её руку в свою, слегка сжав тонкие прохладные пальцы Лизы, и почувствовал, что они откликнулись, ожили в его ладони, спрятавшись там.

Андрей в самом деле не знал, куда они шли, даже когда подходил к своему подъезду, поднимался на родной второй этаж, отпирал дубовые, сработанные ещё в позапрошлом веке, двери.

И Лиза не спрашивала ни о чём, молча, всё так же неудобно, словно по крупным морским окатышам, ступая по истёртым мраморным ступеням.

И только войдя в прихожую, непривычно необжитую в своей огромности, Андрей постиг всё коварство этого вдруг привязавшегося античного образа и то, отчего именно он был сегодня их путеводной звездой. Вот как оно всё связывается, когда начинает разгон гравитации судьбы.

– Ты бывала на Кипре, Лиза? – спросил Андрей, только чтоб ещё раз произнести имя.

– В Пафосе. Но не в это время.

– Там сейчас родители.

На маленьком острове в это время была настоящая русская баня: горячее, как в июле, солнце и ещё не согревшаяся стылая вода, прорубь для начинающих.

– Это твой дом?

– Ну да, оказывается… Проходи, буду тебя с ним знакомить. Кофе хочешь?

Лиза подняла глаза и впервые открыто, не загораживаясь, взглянула на Андрея. Казалось, именно оттуда, из бездонья глаз, струилось синее ломающее волю тяготение.

– Не сейчас… Ты уверен, Андрей?

– Нет. Ни в чём… Никогда. – Он взял её за руку и повёл за собой по длинному коридору к той двери, что открывалась в его мир. – Но ведь это ничего не меняет?

Он знал, Лиза ушла от него ещё прежде, чем они поднялись на второй этаж. Она слетела со своей орбиты, попав в более мощный жизненный поток, давно желая его, однако вернётся, выправится на круги своя, лишь только утихнет, сработавшись, этот вихрь неведомых частиц, который люди, далёкие от физики, называют попросту любовью. У гравитации много эвфемизмов.

И хотя будущее опережало настоящее, как бы лишая смысла, но не отменяя, а лишь

перечёркивая, оно должно было произойти, и одежды теперь слетали, спадали с них, как шелуха на маслобойне. Светопреставление это, в отличие от лицедейства – театрального и повседневного – не требовало гардероба и макияжа, только неодолимое взаимное тяготение, что сталкивает, сплющивает тела, и появляется лазейка в иной мир, в тот

интернет, что подключён к вечности. Андрей входил, улетал в этот лабиринт, подобно тому, как уходили, отрываясь от всего земного, миллионы, миллиарды мужчин до него,

1 Protos (греч.) – первый

ибо участвовать в сотворении жизни, которая обретает бессмертную душу, значило становиться, вырастать вровень со Вселенной, где эта душа пребывает.

Вот Вселенная задышала, вскрикнула от мгновенной боли и, застонав, слилась в пароксизме зачатия вечной истории: истории новой души. И даже если она не случится —

не сольётся что-то в единое целое – всё одно эта попытка будет засчитана, не станет фальстартом.

Андрей в этом мучительном обладании, доступе ощущал единственное, всё нарастающее гулом галактик желание отдать, избавиться от того, что зародилось в нём, но не принадлежало ему, отдать немедленно, не торгуясь, не просчитывая выгоды, как неизбежно это делает человек на земле, а только чувствуя такое же острое желание Вселенной принять в себя то, без чего она томилась в бессмысленном коловращении.

Гравитация, порождающая жизнь, достигла высшей точки взаимного тяготения, разогнав кровь в артериальных и венозных коллайдерах до немыслимой скорости, и вдруг оборвалась, угасла, обрушив их обратно на землю, упрятав в человеческое естество и разбросав вновь ставшие одинокими обнажённые тела на белых простынях.